05.09.2012г., 18:01

------------> Озеро тайн и надежд

Лишь на полпути к кабинету Белых Искусств Билл вспомнил, что ему не в этот кабинет, а в кабинет директора. Хорошо ещё, что если надо, скорости ему хватает, но все равно шестичасовой колокол застал его на лестнице, в нескольких метрах от двери в кабинет директора. Малыш постучал в дверь, куда нормальный школьник не хочет входить ни под каким предлогом. Через матовое стекло внутренности кабинета не было видно, и неясно, пришел уже профессор Моралес или нет, но вот изнутри площадка перед дверью была отлично видна, и смотрящий изнутри прекрасно знал, кому открывает дверь, и в каком он виде. Вид у третьекурсника был слегка помятый после двойной травологии, УЗМС и беготни на озеро, но в принципе в рамках правил. Пятна с мантии он отчистил ещё на озере, пускай и не до блеска, лицо и руки вымыл по дороге, волосы, как всегда, были короткими и их не надо было причесывать, а внутри было ожидание чего-то интересного.

Дверь заскрипела, отворяясь и являя роскошно обставленный кабинет, в центре которого за столом сидел професор Моралес. Сбоку была ещё одна приоткрытая дверь, за которой находилось какое-то более темное помещение. Перед столом был менее роскошный стул, ещё несколько стояли вдоль стены. Билл с опаской вошел в кабинет, хотя бояться вроде как было нечего, и сел на указанное ему место напротив.
- Добрый вечер, профессор. Меня зовут Уильям Фишер.
Внезапная мысль проскочила в голове третьекурсника - на занятии профессор никого не называл по именам! Интересно, почему так?

- Вы из Испании? Не знал, к сожалению, я пока мало могу сказать о том, откуда может быть родом человек, по его имени. Разве что если его фамилия произносится с ударением на последний слог, то это скорее всего француз. Да, я из Шотландии.
Шармбатон нас объединяет? Да, как ни странно, хотя я толком не понимаю, кого это. Тут даже кто-то из Японии есть, вроде. Странно.
На вопрос о вежливости Билл пожал плечами. Вопрос о возрасте его не затрагивал, как, скажем, этичку или мадам Деласси.
- Наверно, ничего страшного. Мне тринадцать лет. А вам сколько? Когда вы вошли тогда в кабинет, мне показалось, что вам сто лет. - Спросить такое было все-таки несколько невежливо, но интерес к персоне сеньора Моралеса был сильнее сдержек этикета, тем более, что вопрос о возрасте поднял вначале он. Да и было похоже, что разговор пойдет о чем-то, касающемся их обоих, и может быть, поддаваться таким импульсам может помочь взаимопониманию.

Замечание профессора о способностях порадовало Билла, хотя он старался этого не показать. А то, что профессор ещё старше, чем он предполагал, удивило и заинтересовало третьекурсника. Ведь если он сказал на уроке, что многие не доживают, чтобы овладеть светлой магией, а ему почти сто пятнадцать лет, то сколько же лет нужно её учить?
- Ого! - только и смог произнести малыш. - Это же сколько времени нужно учиться светлой магии? Неужели целых сто лет?

Опять пошла философия о жизни и смерти. Но одно дело слышать её от Карин, другое от мадам Жермен, и совсем другое - от того, кто давно уже смотрит смерти в лицо, и не боится. Следовало по меньшей мере задуматься. Зачем живешь, за что готов умереть... Сложные вопросы, о таком в 13 не думают. А вот зачем ему светлая магия, он знал получше.
- Вообще, я хочу стать целителем, как мама, только она магией не владеет, а так людей лечит. Магией, наверно, проще будет, а то там столько всего, вся эта хирургия, анестезия, интенсивная терапия - такие тяжелые вещи... Быть прикованным к постели, потому что в тебе копались внутри, несколько дней и мочь помереть просто так - я этого боюсь и очень не люблю. Здесь, с магией, такие операции делать будет намного проще, потому что не понадобится резать, не будет опасности занести бактерии в пациента, и много ещё что. Там в медицине куча всего подобного. Даже царапины нужно промывать, потом лечить, а потом ещё несколько дней ждать, пока затянется, а тут наколдовал Episkey и всё, и нет царапины. Правда, устаешь от неё, но это мелочи. А вы ещё сказали, что с помощью светлой магии можно исцелять души - это ещё лучше, мама иногда переживает, что не может кому-то помочь, если тело можно вылечить с помощью медицины, то душу нельзя, и разум пока тоже нельзя. Хотя есть и врачи, которые пытаются лечить разум, иногда даже получается, но или потом всё время лекарства надо пить, или опять с ума сойдешь. В общем, хочу уметь лечить, хорошо бы если всё вообще. Но наверно, и магия может не всё.

Значит, целителем можно быть и не будучи светлым магом? Тогда проще, не надо бояться, что если не осилишь светлую магию, в целители не возьмут. Однако, профессор упомянул некое внутреннее преображение, причем упомянув ещё и темную магию. Из описания выходило, что светлая магия нацелена не только исцелять, но как-то изменять, причем обоих. Изменения от темной магии Билл уже имел несчастье наблюдать - как минимум часть того, на что был похож профессор Лестрейндж, была результатом изменений под влиянием темной магии. Если инвертировать образ месье Упыря, вполне мог получиться человек, похожий на сеньора Моралеса - мудрый, уравновешенный, несгибаемый и вообще такой, которому не нужна сила, хотя она у него и есть.
Профессор немного помолчал, давая возможность немного подумать над тем, что Билл сейчас услышал. Заодно подумать, а ради кого или ради чего был его первый опыт в Светлой магии, сегодня на уроке. Тогда ему казалось, что никакой жертвы тут нет, просто волшебство, пусть и более чем необычное даже для волшебства, но сейчас на первый план всплыла основная мысль - Красимир действительно нуждается в помощи, и целитель был готов его поддержать ценой... Какой ценой? Ценой некоторого упадка сил, обморока и отданной ему силы, или какой-то её части. Если это была жертва, то как минимум отданная не зря. А ради чего ему идти в целители вообще, малыш не имел представления, но как будто эта цель была поставлена откуда-то извне и принята без колебаний. А если уверенность настолько прочна, значит, так надо, и так правильно.
Следующие слова профессора Моралеса отделили светлую магию от прикладного применения. Выходило так, что можно быть светлым магом и кем угодно, как, возможно, можно быть тёмным магом и кем угодно, по крайней мере, если этот кто угодно может использовать светлую или темную магию. А вот почему он сказал "не можешь иначе"?
- А почему вы говорите "потому что иначе не можешь"? Хотя я слышал, что если идти по пути тёмной магии, сначала испытываешь какой-то зов, а если зашел далеко, то тоже не можешь потом идти другим путем. Это примерно так же, получается? А кто вы по профессии - даже и не знаю. - Билл сделал паузу, пытаясь представить, кем может по профессии быть человек, который может так учить, но не учил никогда. - Может быть, вы учёный, который изучает светлую магию? Но её же практиковать надо, вы сказали. Может быть, вы целитель - но на целителя вы, по-моему, непохожи. Вы не командуете, не предписываете что-то делать. Может тогда вы психотерапевт?

Священник! Вот это да!
Для Билла священники были довольно странными людьми, и то, чем они занимаются, было не то чтобы таинственным, а просто непонятным, и был непонятен ещё и смысл этих занятий. "Служат Богу" - и всё. А получается, что священники умеют исцелять души, причем даже немагические священники. Всё же, упоминание пути как нечто, что делаешь, даже если никто не смотрит, ассоциировалось у Билла с более приземленным понятием под названием "совесть". Она у мальчишки была, и довольно редко он что-то делал ей наперекор, при этом чаще всего такие проделки оборачивались едва ли не мгновенным наказанием в той или иной форме. Удрать в последний день вместе с Карин без спроса в Ледяной дворец было весело, но шло вразрез с этой совестью, и в тот раз верх взяло желание повеселиться - результат исполосованная и униженная Карин, наставления от мадам Жермен в не самой мягкой форме, да ещё и наезд от отца девушки держаться от неё подальше. Но вот не слушаться последнего приказания уже не вызывало негатива со стороны внутреннего состояния, что Билл довольно успешно и продолжал делать. Вопрос о том, что находится после конца жизни, не слишком-то его интересовал, но теперь, когда рядом священник, причем такой близкий и такой серьезный, надолго этот вопрос откладывать не получится.
Монолог профессора Моралеса о его непростом жизненном пути Билл выслушал, не слишком сопереживая ему, но история Франциски с упомянутыми сеньором особенностями несколько его зацепила. Похожий человек был вблизи его там, в родной деревне, и все считали его сумасшедшим, а вполне возможно, что он так же просто несчастен. Малыш вспомнил, как вел себя тем утром месье Лолишон и подумал, что может быть, и он подобным образом несчастен. И хочется всех пожалеть, и не получается почему-то. Последнее предложение настроило Билла на несколько другой лад. Если бы все стремились к тому, чтобы делать добро - да, мир был бы легче, спокойнее, наверно. А битву внутри себя он доселе как битву не рассматривал, но похоже, понял, о чем говорит ему прелат.
- Думаю, что понимаю. Это как когда тебя кто-нибудь заколдовал какой-нибудь гадостью, а ты на него не пытаешься злиться. Но это хорошо, когда ты так можешь каждый раз, а если нет? Некоторые не перестанут тебя доводить, пока им в ответ чем-нибудь не прилетит. А некоторые и доводить не станут, просто прибьют и пойдут дальше. Не понимаю, как можно искать в таких что-то светлое, может и нет там давно ничего. Хотя вы правы, полно несчастных людей, а как им помочь - не пойму пока.

Открыться для светлых чувств, очищаясь от темных? Ну, да, похоже, та практика, которую он нам сегодня показывал, помогает меняться в эту сторону. Надо будет про неё не забывать.
Билл прошел за профессором в подсобное помещение и подошел к чаше, стоявшей в центре комнаты. Узор из знакомых и незнакомых рун опоясывал её по верхнему периметру, наполнявшая её вода была неестественно спокойной, а сама она была выточена из цельного куска камня и украшена ещё и понизу. В памяти всплыла картинка из энциклопедии артефактов, вместе с черно-белой лохматой головой полусумасшедшей мадам де Тревиль, преподававшей у них в ппошлом году магические артефакты.
- Это похоже на думоотвод. В него можно как-то положить мысли, а потом смотреть на них со стороны. Я о нем в книжке читал. А что мы с ним будем делать?

Fini sensus? Что это такое?
Билл не понял, что за заклинание на него наколдовали, но был в самом деле смущенным, и ему было любопытно, что это и зачем. Когда профессор внезапно озвучил его чувства, стало ещё более неловко, но и более любопытно. Думоотвод как таковой вызывал только интерес, поскольку в описании ничего не было про какие-то неприятности. Малыш подошел к чаше и стал копаться в памяти, вспоминая, что такого могло ему причинять большую боль. Вот он сидит на дереве и смотрит на заходящее солнце, в тот день, когда напали на Хогвартс, и страшный вопль сносит его вниз, на землю. Вроде и больно, но как-то приглушенно. Он тогда, как оказалось, потерял почти всех своих друзей и знакомых. Кого-то вроде как спасли, но все равно он никого больше не видел. Вот Амос, который провалился в озеро и которого надо тащить, а сил не хватает, и сам идёшь ко дну - вроде и больно, но не думаешь о своей боли, тем более что их в итоге спасли, причем без последствий, пускай и пришлось потом своей мантией оттирать у Лестрейнджа пол в кабинете. Вот схватка с "медведем" в Тайном проходе - не столько больно, сколько бессильно сидели, а за стеной была неизвестность, и пусть "медведь" и прошел, но все равно страшно. Вот приснопамятный урок ТИ, когда непростиловка летала в кого попало, и Карин поймала ни за что - не столько больно, сколько вот взять и раздавить гниду, а нельзя - не осилишь, а страдать тогда будут все. Вот сегодняшний не до конца пережитый урок УЗМС - не столько больно, сколько жалко этого малолетку. Билл остановился, вспомнив, что сеньор Моралес велел вспомнить что-то одно, и выбрал то воспоминание, где Лестрейндж пытал Карин, насколько же тогда у него болело за неё сердце.

От воспоминаний несколько отвлекло произнесенное заклинание. В голове возникло странное ощущение, как если бы кто-то смотрел прямо на мозги, после чего из виска полилось серебристое сияние. Билл скосил глаза и увидел, как нечто, похожее на светяющуюся паутину из переплетенных волокон, тянется к палочке профессора, и потом падает в думоотвод и кружится там. Воспоминание никуда не делось из головы, и малыш улыбнулся, вспомнив ответ Амоса той безбашенной - "куда-нибудь подальше от головы". Вот оно, плавает в воде. А как его смотреть, как в телевизор, что ли? Сеньор Моралес сказал сунуть нос в чашу, что малыш с готовностью сделал, после чего провалился в чашу головой вперед.
Пара секунд потери ориентации, и вот он стоит посреди класса Темных Искусств, перед ним живой и здоровый профессор Лестрейндж, слева сидит его собственное тело - как странно! - рядом с Карин, за остальными партами сидят Веда, Клэр, Амос, Джесс и остальные, примерно на год моложе, чем сейчас.
- Кто первый хочет ответить? - спрашивает Лестрейндж. В воздух взлетает рука Джесса, а из-за двери мисс Черрис спрашивает "Можно войти?". Карин вцепляется в руку Билла-за-партой и прячет голову, Амос от возбуждения комкает пергамент, Билл-смотрящий воспоминание отходит к окну, чтобы лучше видеть, и обнаруживает, что не отбрасывает тени. Ух ты, это как замедленное кино! - проносится мысль, и теряется в елейном голосе преподавателя, отчитывающего опоздавшую, после чего та взлетает в воздух кверх тормашками.

Ого, да тут разговаривать можно!
- Это экзамен по Темным Искусствам в конце первого курса. Говорите, что вы ничто, и может быть, вас съедят не сейчас.
Билл не сказать чтобы полностью, но погрузился в воспоминание с эффектом присутствия. В конце концов он тут был сам, и теперь мог видеть, что там происходит, а также заново это всё пережить, не боясь теперь последствий тогда принятых решений и произошедших событий. Поэтому и высказал накопившееся за год с небольшим вслух. В принципе эта фраза неплохо подходила вообще ко всему обучению Темным Искусствам под руководством Лестрейнджа.
Билл-за-партой с торжествующим видом записывал слово Levicorpus с описанием, в то время как Джесс отвечал какую-то пургу про Министерство магии и последствия нарушения законов. Амос с глупым видом разглядывал висящую девушку, потом покраснел, отвел от неё взгляд и спрятал вылетевшую палочку. Молодец, однако! Лестрейндж слушал ответ вполуха, плотоядно разглядывая свою жертву, и вряд ли кому ещё было известно, что за безумные мысли бродили в его голове, но то, как он смотрел, говорило, что они явно не о нежностях. Старшекурсники сидели, наблюдая, с нарастающим напряжением во взглядах, Майбель ощутимо покраснела, и Билл ощутил, что ему не только жалко её, но и совестно на неё смотреть. Наверно, правильно я тогда не стал озираться.
- Лестрейндж всегда такой был. За опоздание колдовал гадости, за реплики против мог заткнуть, а то и запытать.
Джесс тем временем закончил свой ответ, Лестрейндж спросил "кто может дополнить", отозвались Майбель и Карин, отпустившая наконец его руку.  Мисс Черрис пришлось отвечать вниз головой, за что она получила свободу и удар полом по голове, а Лестрейндж обвел класс взглядом самодовольного деспота, явно не наевшись страданиями одной. Семикурсница почле висения вниз головой ещё долго пребывала пунцовой от прилива крови и стыда, но теперь на неё стало можно смотреть, а также на тех, кто был дальше неё от Лестрейнджа, без зазрения совести.
- К завтрашнему дню подготовите мне подробный детальный план антиминистерского заговора силами школьников Шармбатона. Каждый из вас.
Билл почесал в затылке. Формально заговор в некотором роде действительно существовал в Шармбатоне, но даже сейчас было непонятно, знал ли о чем-нибудь Лестрейндж или нет. Веда и Клэр, судя по их виду, тоже поняли его цель, и их злость чувствовалась сквозь бесстрастную призму омута памяти. Наконец, он пригласил Карин отвечать. Та встала с достоинством, и стала отвечать про Азкабан и дементоров. Лестрейндж внезапно изменился в лице - вместо сытой безмятежности и хищного самодовольства на лице проступила настоящая ненависть, бешеный гнев и... паника? Двойник Билла из прошлого также перевел взгляд на страдающего, вполне по-настоящему, темного мага. Это продолжалось примерно минуту, потом фраза, полная желчи, невысказанных угроз и удар Круциатусом по Карин. У Билла зашумело в ушах, но осознание того, что это всё-таки уже прошло, слегка сгладило этот прилив гнева, а мысли отскочили от Карин и полетели по классу. Вот Веда - плохо скрываемый гнев и желание ударить поперек всего лица, но в глазах что-то ещё, и всего лишь дело заканчивается раздавленным пером. Вот Клэр - едва ли не на рефлексах вылетевшая палочка, если что, было бы кому прикрыть, но тоже сдержалась, пусть и сложнее. Вот Амос - постоянный страх на лице, в позе и в глазах, и почти что желе сразу после этой атаки. Вот сам Билл - смятение и гнев, кое-как приостановленные треском от пера и ещё непонятный толком комплекс чувств, в которых он не мог пытаться разобраться до того. Может, профессор Моралес что заметит. Вот Карин - страшная боль, шок, упадок сил, но воля покрепче многих, и её хватает выйти из класса и не упасть в обморок. Вот Джесс - тоже сострадает, аж губу до крови закусил, и рванул помочь пострадавшей девочке, благо свою порцию язвительности он получил ещё в начале. Вот его собственная рука, дрожащая от невыносимого напряжения не взорваться и не разнести всех в пепел и прах, или просто не сойти с ума. Лестрейндж расслабляется. Видимо, ему тогда повезло, что маньяк оказался неспособен на два приступа бешеной злобы подряд, и даже намерение побольнее уколоть Лестрейнджа ответом прошло сильно мимо цели. Даже желчи не было в ответ, только сухая фраза со словом "свободны" в конце. Билл выходит из комнаты, в темпе собрав со стола пергамент, внезапно свет меркнет, и они вновь оказываются в кабинете директора, мальчик носом рядом с омутом памяти. Малыш разгибается и первым делом трогает себя за нос.
Сухой... Удивительно.

Вопрос профессора слегка застал Билла врасплох - он ещё не до конца отошел от повторного переживания болезненного момента из прошлого. Немного собравшись с мыслями, третьекурсник начал отвечать.
- Сначала интерес - эта штука похожа на кино, с тобой в главной роли, да ещё и видно куда больше. Потом, когда Лестрейндж Майбель подвесил, было как-то стыдно, а тогда просто удивился, что он заклинание вслух сказал - вдруг пригодится. Вот только он отменяющее не назвал, поэтому не пробовал его применять пока ни разу. Потом, когда Карин отвечала, было как-то странно смотреть, вроде и весело наблюдать, как маньяк страдает, а вроде и неловко как-то веселиться - он ведь по-настоящему мучался в этот раз. Неужели в Азкабане так страдают, что аж после двадцати лет его ломает от одного воспоминания? Вроде и заслужил - он так всё время над нами издевался - а вроде и неправильно как-то. Когда он Карин Круциатусом ударил, захотелось его просто ударить, но разве можно ударить кино? Ну и стал смотреть на остальных, потому как бессилен что-то поменять, лучше заняться чем-то, от чего бывает польза. И я не понял, кстати, а что за куча всего была тогда со мной, и как я его тогда все-таки не ударил. Я помню, что ужасно хотел взять и врезать ему, потом этот хруст пера немного меня отвлек, потом я весь дрожал, пока отвечал, а он просто отмахнулся и всё.

- Думаю, больше сострадания, чем остального, но удержаться тоже было больно.
Следовало подумать, впрочем, чего было больше в том клубке чувств, охватившем Билла на экзамене. Сострадание точно было, не выпущенный гнев тоже нанес ему урон, возможно, поглощенный в большей части всплеском адреналина, а что там было ещё? Страха вроде как не было. По крайней мере, за себя.
- А ещё он тогда, похоже, захотел узнать, не затеваем ли мы чего против них. А мы затевали. Мы учились боевой магии, контролю над эмоциями, хранению секретов. И я боялся, что могу всех сдать, когда он спросил с нас план заговора.
Билл на мгновение переключился на оценку собственного тела. Неровен час он перешагнул ту черту, которую Веда тогда велела не переступать, и получил проклятьем, которое на том свитке, похоже, все-таки было. Но нет, ничего не изменилось.

Хотел бы я знать, что он мне дал. Хотя что-то, наверно, и дал.
Остальные фразы не вызвали значимого отклика, Билл был с ними согласен, но это и всё. Вряд ли многое бы изменилось, не огрей тогда Лестрейндж Карин. Хотя вот она тогда куда более злющая была, а потом сумела Амосу такой Экспеллиармус закатить, что тот психанул и убежал без палочки. Ей, может, это что и дало. Хотя профессор прав, события влияют на то, как ты в будущем будешь себя вести. А значит, если оно было, пусть лучше будет.
- Не знаю я, что он дал мне. Ей, наверно, дал - она потом, как отошла, с такой злостью учила Экспеллиармус, что мы потом обыскались своих палочек. Ну разве что я понял, что Карин на самом деле куда крепче, чем казалась раньше. И ещё, что сострадание не может само по себе не дать проявиться гневу или ненависти. Я тогда едва сдержался, но не потому, что сострадал, а потому, что хватило мозгов не дать себе вылить этот гнев в месье Упыря. Забыть это навсегда - наверно, не хочу. А вот чего бы я хотел, чтобы никогда не было, так это того, что Волдеморт устроил в Хогвартсе в начале октября. Мне повезло, что я был снаружи Замка, когда на него напали, и меня просто не нашли, а то лежал бы давно мертвым, и всё. Он просто взял и всех мелких спалил.
Билл прослезился. Вероятно, не воспоминания, а куда более сухие факты причинили ему большую боль. Он не видел, как и что там происходило в тот вечер, он так и сидел на дереве и боялся слезть, пока страшный крик не перепугал его до потери сознания. А может, и не столько перепугал, сколько это начало проявляться то самое сострадание к тем, кому хуже, но оно просто было невыносимо тяжелым, и мозги отключились, не выдержав потока эмоций.
Всё же, это было давно, а здесь и сейчас надо отвечать на насущные вопросы. Малыш вытер слезы рукой и попытался выровнять дыхание.
- Что было бы, не заколдуй Лестрейндж Карин - не знаю, может, было бы даже так же, только нам было бы повеселее, да и всё. Ну, не он, так профессор Гринфилд мог бы устроить нам такое же испытание. У него, правда, досталось мне, но куда как слабее.
Тут одна из фраз, сказанных сеньором Моралесом, выплыла на первый план. Каждое воспоминание?
- А мы что, ещё будем мои воспоминания смотреть?